Игра с тенью - Владимир Янсюкевич

Кузьма

Таков закон: всё лучшее в тумане…

Идёт Федот по тропинке. Вдруг поперёк канава.

– И-и-и-эх! Вспомню молодость, перепрыгну!

Разогнался, прыгнул и… плюхнулся в канаву.

Вылез кое-как, огляделся по сторонам – никого.

Пожал плечами, сплюнул.

– А! Я и в молодости, помню, не перепрыгивал.

С утра Кузьму скрутило паршивое настроение…

Всю ночь его сонное сознание морочили бесконечные лабиринты коридоров, гулкие тоннели, бесчисленные кубические ёмкости в виде комнат без окон с ободранными стенами, сырые подвалы, переходы с выщербленными лестницами, заваленные гниющими пищевыми отходами, повседневной мелочью всех времён и народов от искорёженных шлемов и зазубренных мечей древних завоевателей до абажуров и швейных машинок домохозяек-прабабушек, и наконец, автомобильных покрышек и сотовых телефонов, а также заселённые неподвижно лежащими (и потому казавшимися ему полумёртвыми) бомжами, которые вдруг оживали, улыбались беззубыми ртами и грозили ему пальцем, и полчищами снующих под ногами крыс – лабиринты, по которым он блуждал в поисках выхода; он то замечал на себе какие-то чужие обноски, то оказывался абсолютно голым; изо всех щелей сочилась вода, и повсюду гулял промозглый сквозняк, от которого негде было укрыться; порой сквозь щели приотворённых дверей ему мерещились всплески рыжего света и мелькание пышно-розовых женских тел, и пляшущие тени на стенах, и слышались вскрики и стоны, прерывистый смех и приглушённые рыдания; и вдруг в этой вакхической пляске он замечал лицо, где-то виденное им ранее, до боли знакомое, и он в меру своих двигательных возможностей рвался в том направлении, в замедленном беге вплывал в ту комнату, но заставал там лишь зияющую пустоту, тёмное безмолвие и колебание ледяного воздуха; и в ту же минуту призраки, дразнящие его воображение, являлись ему в перспективе сквозь новую щель, и он направлялся туда, с трудом передвигая ватные ноги, пытался крикнуть, позвать, но кто-то всемогущий наделил его неизбывной немотой; и то лицо, которое привиделось ему в призрачном мелькании тел, тускнело, оседая в памяти тяжким и смутным воспоминанием; при этом, заряженный идеей поиска, он не испытывал дискомфорта ни от холода, ни от своей обнажённости, ни от наличия на себе не совсем свежей одежды с чужого плеча, ни от затерянности в неведомом головоломном пространстве; и единственным чувством, свечой вспыхнувшем где-то в глубинах его бессонной души и постепенно разгоравшимся и заполнявшим все его внутренности, было чувство безотчётного страха – перед кем или чем, он не понимал, а только дрожал от сотрясавшей его тело тревоги и беспокойно озирался, ощупывая воспалённым взглядом покрытые коркой изморози грязно-белые выступы коридорных сводов и тёмные провалы под переходами, излучающие стужу и зловоние; и это была грязь и заброшенность не первобытного мира, а, судя по разбросанным повсюду бытовым отходам и ошмёткам прежней роскоши, грязь и заброшенность мира, прошедшего через огонь и скверну цивилизации; и он, Кузьма, сейчас был последним её выкидышем, одиноким и неприкаянным, без пристанища и без какой-либо дружеской поддержки; ещё немного, думал он, и я упаду и исчезну бесследно в какой-нибудь чёрной дыре…

Пробуждение принесло неожиданное спасение. Он приподнял одно веко и зарычал, жмурясь от яркого света, вторгшегося в комнату через полураздёрнутые шторы. И за то время, пока глаз был отверст и слегка затуманен патиной сна, сумел зафиксировать промелькнувшую по комнате знакомую тень. Это была тень Правителя Мира. Он всё утро прятался за шкафом, наблюдая за спящим Кузьмой. И вышел оттуда, лишь потому, что его заинтересовал старинный сундук морёного дуба с массивными коваными перетяжками, стоявший у стены под дверью. По заверениям Людмилы Ивановны, матери Кузьмы, этот сундук был уникален тем, что изначально существовал в единственном экземпляре, поскольку был изготовлен на заказ, и принадлежал в своё время её прадедушке по отцовской линии, солидному торговцу мануфактурой. Изготовленный безвестным мастером ещё в царские времена, сундук пережил три революции (не считая последнего переворота с социалистического боку на капиталистический в начале 90-х годов), две мировых войны, одну гражданскую и прочие пертурбации в стране, происходившие в течение двадцатого века, включая вынужденные переезды с квартиры на квартиру. Одним словом, он представлял собой неопровержимый раритет, претерпевший на себе множество ударов судьбы и, следовательно, ему не было цены. А достался он ей в наследство, благодаря представителям промежуточных поколений, потерявшим многое из того, что следовало бы ценить больше всего, и в первую очередь жизнь, но сохранившим этот сундук, как драгоценную память о своих предках, как сокровищницу духа, сконцентрировавшую в себе положительную наследственную энергетику. Однажды он исцелил Кузьму от смертельной обиды. Когда ему было лет десять-одиннадцать, он задал матери вполне законный вопрос – где его отец? Людмила Ивановна вдруг побелела, нижняя губа у неё заходила ходуном, она замахала руками в истерике, как испуганная птица, извергнув со страшным шёпотом: «Пожалуйста, никогда не спрашивай меня об этом! Не было у тебя отца!» Что мог подумать ребёнок, услышав подобное? У всех отцы есть, а у него нет. Как так может быть? Он обиделся на мать и залез в сундук, спрятался в нём навсегда, в отместку, рассудил: «задохнусь в нём без воздуха и умру, и пусть тогда без меня поживёт».

Как же потом корила себя Людмила Ивановна за то, что не смогла ответить сыну как-то по другому, не смогла придумать какой-нибудь героической, примиряющей, версии, типа был альпинистом и разбился насмерть при восхождении на пик Победы, или – военным лётчиком-испытателем и погиб при испытании очередной боевой машины; нет, всё правильно, знать правду ему ещё рано, и лучше ничего не говорить, чем врать – в доме ни одной фотографии, которая могла бы удостоверить это. А семейных снимков у неё не перечесть: отец и мать, дедушки и бабушки и далее вглубь рода, и было множество фотографий её сестры, красивой молодой девушки, студентки театрального института, рано погибшей от несчастного случая – сбила машина. Ложь имеет свойство разбухать со временем до злокачественной опухоли невероятного размера, чтобы потом неожиданно взорвать мирное течение жизни и превратить её в ад. Таким адом был биологический отец Кузьмы, и память о нём должна быть стёрта окончательно и бесповоротно.

Обыскав все закоулки в квартире и отчаявшись отыскать ребёнка, Людмила Ивановна подумала, что мальчик в очередной раз убежал из дома и стала звонить в милицию. А Кузьма, надышавшись запахом истории в дубовом коробе, беспечно окунулся в омут сновидений, а выспавшись, вылез из своего убежища сам, целый и невредимый, даже исполненный сил и в чём-то обновлённый. Именно поэтому сундук заинтересовал Господина Эстээраха; не как знак непременного скопидомства, а как возможный оберег, как амулет, издавна охраняющий семейство Кузьмы от всевозможных дестабилизирующих родовую силу напастей. И если это так, то его следовало любым способом нейтрализовать, изъять из квартиры, скажем, купить, предложив сумму, от которой мало кто способен отказаться. И таким образом прервать связующую нить рода. Главное, внедрить в голову обладателя решение о продаже. А если это произойдёт, Кузьма всецело будет во власти Правителя Мира. А там и… Видели, как рушится от малейшего дуновения долго и кропотливо собираемый карточный домик?.. Так размышлял господин Эстээраха, целью которого было всеобщее и полное разрушение естественных человеческих связей. И в предвкушении победы он затаился за шкафом безмолвной тенью и потирал руки. Несколько лет назад, когда в семью пришло неумолимое безденежье, Кузьма чуть было не клюнул на эту удочку. И если бы не Людмила Ивановна, вовремя остановившая сына, то этот во всех смыслах замечательный сундук сейчас бы обретался в иных пределах. И на их семью могло быть навлечено какое-нибудь несчастье, кто знает. Какое случилось двадцать с лишним лет назад, когда сундук при переезде на новую квартиру был случайно оставлен недобросовестным грузчиком в квартире дома предназначенного на слом. Конечно, спустя какое-то время о нём вспомнили, и он был возвращён в лоно семьи. Но случившегося уже было не поправить…

Однако всему своё время, и Правитель Мира не терял надежды. Человек слаб, и чтобы погубить, его следует довести до того предела, где слабость беспрепятственно возьмёт верх. Добить упавшего не составит труда. Веками испытанная практика.

Как раз в тот момент, когда Кузьма открыл глаз и зарычал, господин Эстээраха внимательно изучал заинтересовавший его сундук и, не желая лишний раз светиться – с некоторых пор он решил действовать исподтишка – мигом принял облик Кузьмы и метнулся в своё укрытие. Кузьма вздрогнул. Мать гремела кастрюлями на кухне и вряд ли заходила к нему в ближайшую минуту. Он уже понял, что это могло быть, и основательно напрягся. Однако ему показалось, что промелькнувшая тень, как в зеркале, отразила его самого. Но он лежал, а мелькнувшая тень была в вертикальном положении – это он видел отчётливо.